Поэт стал искать себе жильё. После долгих поисков нашёл кров в рыбацкой хате Осипа Васильевича Данилова, находившейся на самом берегу моря. В письме Елене Цаликовой от 4 июля Коста писал: "...обстановка комнаты хотя и убогая, но очень уютная и опрятная". Он буквально упивается пребыванием в Очакове. Ему тут всё по нраву: и люди, и обстановка, и морские ванны, и еда, и общение с хозяйской семьёй, и природа. В том же письме поэт пишет: "Вы же видите, как и в Очакове прекрасно. Быть изо дня в день у моря, наблюдать с раннего утра и до позднего вечера его бесчисленные изменения и переливы, торжественную тишину или какой-то тревожный рокот, таинственный говор волн... И ко всему этому купанье... морское купанье! Вы не можете себе представить, какое это наслаждение и как это полезно. Я так поздоровел за эти 9 дней, как стал купаться, что вы бы просто не налюбовались, если бы видели. Нога тоже крепнет, - хожу очень много и даже с детьми бегаю наперегонки, играю в лапту (мяч)... Пью молоко и по маленькой дозе крымское вино (дивное, 35 к. бутылка), ем борщ, чуть не целую миску, и всевозможную свежую рыбу. Недостаёт только палитры и холста".
Упомянутые в письме дети - это семеро хозяйских детей, с которыми Коста очень подружился. Он очень любил детей. Всех их он обучал грамоте, ходил с ними любоваться морем. Фёдор Осипович вспоминал: "Дядя Коста был первым моим учителем. Он всех нас учил грамоте, купил нам карандаши и тетради".
Пребывание Коста в Очакове не отличалось богатством внешних событий. Он ни с кем не общался, кроме хозяев и иногда с рыбаками, приходившими к Осипу Васильевичу. Поэт активно переписывался с друзьями в разных городах, живо интересуясь событиями как на Кавказе, так и в России и за рубежом. В Очакове Коста получил первое издание своего сборника стихотворений на осетинском языке "Ирон фæндыр", вышедшего в июне во Владикавказе. Однако это издание его не обрадовало, а наоборот огорчило. По его мнению, редактор сборника Гаппо Баев допустил здесь вольности: отредактировал книгу по своему, наделав много ошибок. Как писал Коста в письме к Анне Цаликовой 21 июня: "Гаппо местами выбросил слоги, подменил мои слова своими и т.д.
В Очакове Коста не переставал надеяться на отмену решения о своей ссылке. Особенно он связывал такую возможность с переводом генерала Каханова на другое место работы. Эти надежды были небеспочвенны. В номере владикавказской газеты "Казбек" от 2 июля 1899 г. сообщалось, что начальник Терской области назначен командиром 1-го туркестанского армейского корпуса. Радости Коста, получившего газету только 7 июля, не было предела. Однако в дальнейшем не последовало никаких мер по отмене ссылки.
Несмотря на это, пребывание в Очакове оказало самое благотворное влияние на здоровье, общее самочувствие и настроение поэта. В простой обстановке рыбачьего дома, общаясь с добрыми хозяевами и их детьми, Коста отдыхал и душевно, и телесно, наслаждаясь полным ничегонеделанием. И хотя здешняя атмосфера ему чрезвычайно нравилась, и несомненно, шла на пользу, он вынужден был вернуться в Херсон как официальное место своей ссылки, чтобы ждать известий по своему делу.
Из Очакова Коста выехал 5 августа и прибыл в Херсон в 4 утра 6 августа 1899 г. Ностальгия по Очакову была настолько сильна, что в течение 5 дней он отходил от тамошних впечатлений и даже был не в силах отвечать на письма. Об этом он пишет Юлиане Цаликовой 10 августа: "Целых пять дней я боролся со своим чувством привязанности к очаковской обстановке, начиная от моря и связанных с ним в знойное лето приятных ощущений и кончая непрерывным визгом и плачем детей, рипеньем разбитой гармоники и хрюканьем "ручной" свиньи... И чувство это тем более было интенсивно, что мне Херсон очень не понравился..."
После возвращения в Херсон Коста нашёл комнату в доме интеллигентной, но бедной польской семьи. Перед ним с прежней остротой стоял вопрос добывания средств к существованию. Он активно искал работу, которую не так-то легко было найти: "Город Херсон хуже всякого осетинского аула и о каком-либо заработке здесь не может быть и речи. Земство переполнено студентами. На другие учреждения нельзя и рассчитывать как находящемуся под надзором полиции". 10 августа Коста отправился в иконостасное заведение некоего Иванова, но не застал хозяина на месте. Поэт узнал, что здесь художники работают на очень невыгодных условиях. На следующий день он встретился с Ивановым, который поручил ему самую сложную работу - исправление работ других художников - и заплатил золотую пятирублевку. Коста искал и другую работу. В частности, он договорился с фотографом Раппопортом, что тот будет делать фотопортреты, а Коста будет их разрисовывать, за что получит по 25 рублей с каждого портрета. К несчастью, поэт заболел, не мог работать, провалявшись целый месяц в постели. Безденежье крайне его мучало. Должники тоже не спешили вернуть ему деньги. В частности некий Тхостов из Владикавказа взял у него картину "Каменщики", продал ее, а деньги присвоил. Кроме того, главный редактор газеты "Северный Кавказ" Д.И. Евсеев должен был прислать ему деньги, но не спешил с этим. Письма того периода поражают тяжелым настроением, жалобами на нужду. В письме от 23 сентября к Ю.А. Цаликовой он пишет: "...если не найду работу, то придется положить зубы на полку". Там же он пишет: "Иногда мне в голову приходит ужасная мысль... И в конце концов я на ней могу остановиться - жду только ответа паддзахы кабинетæй". В последних строчках содержится явный намек на самоубийство. В другом письме говорится: "Я довел все свои потребности до минимума". Словом, у Коста не было денег даже на лечение, что ввергало его в крайнюю депрессию. Во время болезни его вызывали в полицию, но он был не в состоянии пойти туда. К счастью, в этот критический момент приехал его ставропольский знакомый, сын его бывшего учителя географии Кригера, который занял у своих друзей 25 рублей для Коста. Из них поэт потратил 20 рублей на доктора и аптеку. К тому же благодаря Кригеру Коста познакомился с новыми людьми, в частности с нотариусом Тимчинским, пользовавшимся большим авторитетом в городе. Он слыл либералом и не боялся скомпрометировать себя близостью с людьми, которые были на подозрении у полиции. У него было четверо дочерей и сын Витя, которому Коста давал уроки рисования, за что пользовался превосходным столом. Ещё он нарисовал портрет одной из дочерей нотариуса, вызвавший всеобщее восхищение. Помимо этого католический ксендз давал ему иконы на реставрацию. Были и другие заказы. К тому же родственнице Коста Зали Аликовой удалось вытребовать у его должника Тхостова 25 рублей. Таким образом, материальное положение поэта стало постепенно улучшаться.
С течением времени Коста если не полностью вписывается в жизнь города, то по крайней мере привыкает к нему, воспринимая его уже не столь болезненно, чему способствовало и расширение круга его знакомств. Ближе к зиме он сближается с местным театром. Антрепренёром там был М.И.Каширин - незаурядный театральный деятель. Он собрал сильную труппу, и его постановки отличались высоким мастерством. В письме А.А.Цаликовой от 14 ноября Коста пишет: "Бываю иногда в театре, хожу во второй ряд "назло надменному соседу". Антрепренёр берёт мою "Дуню" поставить на бенефис своей жены. Труппа очень порядочная, сборы постоянно полны и потому можно будет судить, насколько "Дуня" пригодна для сцены". Но пьеса так и не была поставлена, потому что вскоре пришло долгожданное известие о предстоящем отъезде Коста. А так как поэт сам хотел репетировать пьесу, он отказался от её постановки на херсонской сцене.
В Херсоне Коста недолго задерживался на одной и той же квартире, так как со временем он приходил к выводу, что условия в них не настолько хороши, как казалось вначале. Последним его пристанищем в этом городе была комната в доме учителя танцев Мирона Ходеса. Там всё было к его услугам: комната имела отдельный вход, была просторная, располагала к работе. О нем хорошо заботились хозяйка Дарья Ходес и её прислуга. По воспоминаниям Д.Ходес, Коста Хетагуров жил у них больше двух месяцев и всё это время с нетерпением ждал телеграмму о своём освобождении. Хозяева относились к своему постояльцу с симпатией и, видя его терзания и грусть, прониклись к нему сочувствием. Д.Ходес вспоминала: "…больше шестидесяти дней он ждал, когда же, наконец, получится телеграмма о его освобождении? Заодно и мы ждали, я и мой Мирон, - нельзя было смотреть, как человек постоянно грустит и мечется по комнате. Однажды пришла телеграмма. Ах, как обрадовался наш квартирант, как тряслись его руки, как побледнели его губы!" В другом месте она свидетельствует: "Жил он у меня одиноко. Гостей никогда не принимал и к нему никто не заходил. Постоянно он был грустный и всё ждал освобождения. Ах, какой он был чудный человек!"
Примечательно, что где бы ни находился Коста и с кем бы он ни встречался - будь то ребёнок или взрослый, - он вызывал у людей добрые чувства и везде оставлял по себе хорошую память.
Телеграмму об окончании ссылки Коста получил 29 декабря 1899г. Однако он не смог выехать сразу, так как навигации по Днепру ещё не было и 60 вёрст до Николаева предстояло проехать на лошадях. Путь был неблизкий, и проделать его без шубы, которая у него отсутствовала, было рискованным для его и без того слабого здоровья. Поэтому Коста смог покинуть Херсон только в начале марта 1900г. Так закончилась вторая ссылка поэта, отмеченная как радостными впечатлениями, так и драматическими переживаниями.
Ирина БИГУЛАЕВА, научный сотрудник ЮОНИИ им.З.Н.Ванеева
Газета "Южная Осетия"
