Интерес к истории российско-осетинских отношений не ослабевает уже много лет. События августа 2008 г. лишь обострили внимание к историческим сюжетам XVIII в. Заинтересованное обсуждение будет продолжаться: порукой тому политическая актуальность судеб современной Осетии. К тому же на нынешний год приходится памятная дата – 260-летие установления наших отношений с Россией. Осетинское посольство отправилось в Петербург в 1749 г. и работало там до 1752 г., обсуждая с правительством России концепцию русско-осетинского союза и будущего присоединения.
Признание Республики Южная Осетия и установление дипломатических отношений с Российской Федерацией наполняет события XVIII в. особым значением. В свою очередь, яркая история предков сообщает дополнительную глубину и осмысленность деяниям наших современников.
Самое время оглянуться на прошлое, напомнить известные факты и прояснить обстоятельства, которые помогают правильно понять исторический выбор, сделанный осетинским народом почти три столетия назад.
В средневековом мире осетины были известны под именами «аланы» (на Западе), «асы» (на Востоке), «ясы» (в Восточной Европе), «осы» (в Закавказье).
Средневековое Аланское государство описано в восточных, византийских, западноевропейских и кавказских хрониках. По свидетельству императора Константина Багрянородного, в византийском рейтинге государств Алания располагалась выше Хазарии и Киевской Руси. Царский дом состоял в тесных родственных связях с правителями многих стран. На аланках были женаты, например, братья и сыновья Юрия Долгорукого, ближайшие предки московской династии Рюриковичей.
Трагическая перемена судьбы ожидала Аланию в XIII-XIV вв.: монгольское завоевание и жестокие войны с Тимуром обернулись демографической катастрофой, разрушением государства, полной потерей равнинных земель. Чтобы представить масштабы постигшей Аланию катастрофы, достаточно вспомнить об утраченной аланской письменности, известной по надежным источникам с VI в. До наших дней дошли лишь несколько коротких текстов XI-XIV вв. Вместе с городами, придворными и церковными центрами грамотности исчезли профессиональные отрасли культурной деятельности, прервались широкие внешние связи.
Горная Алания позднего средневековья, пришедшая на смену разрушенному Аланскому царству, включала территории в самом центре Кавказа по обеим сторонам Главного хребта. Сюда, на юго-восточную горную окраину своей разоренной страны, отступили в конце XIV в. выжившие аланские группы. Три долгих столетия – с XV по XVII в. – они боролись за выживание, обороняя от врагов свои тесные ущелья и альпийские долины. Горная Алания того времени – свободная конфедерация одиннадцати земель-областей (комбæстæ) с собственным гражданством, представительной демократией и парламентским самоуправлением. Полноправный гражданин владел наследственной землей, вел независимое хозяйство и пользовался избирательным правом. Гражданская община регулировала социальные отношения, не позволяя феодальной знати ущемлять права низших сословий. Каждое из этих обществ, сохраняя независимость внутренней жизни, объединялось с остальными в сфере военной и внешнеполитической деятельности. Локальные особенности аланских обществ не мешали осознавать традиционное единство, сложившееся в государственную эпоху. И соседи воспринимали горную Аланскую конфедерацию в качестве единой страны.
Социальный кризис первой половины XVIII в. был следствием ограниченности ресурсов горной Алании, которая стояла на пороге разорительного перенаселения. Все площади, сколько-нибудь пригодные для хозяйственного использования, были уже освоены. В обращении 1755 г. аланские старшины объясняли императрице Елизавете Петровне: «Мы жительствуем внутри горах весьма тесно и неисправно, во всем же имеем великую нужду и недостаток, и некоторыя … нималой пахотной земли не имеют, где б могли для своего довольствия сеять хлеб и прочее, также и скот довольной содержать не могут». Следствием тесноты были феодальные междоусобицы и участившиеся конфликты между соседними обществами.
Вновь, после катастрофы XIV в., достигнутый уровень феодализма требовал расширения производственной базы и усложнения политической организации. На кавказском театре международных отношений существовали свои возможности для разрешения этих проблем. Вступление в вассальную зависимость от кабардинских или грузинских князей открывало выход на равнину. Но такая «колонизация» оборачивалась для осетинской знати потерей суверенитета, а для крестьян – удвоением повинностей. Взамен же приобретаемые сюзерены не могли предложить ни социальных гарантий, ни политической стабильности, ни действенной военной защиты. Кабарду раздирали подогреваемые из Крыма междоусобия. Грузинские владения Ирана и Турции и себя были не в силах защитить от жестоких хозяев. Тем не менее сильнейшие владетели Картли, Имерети и Кабарды не оставляли попыток военной силой или экономическим давлением подчинить себе пограничные общества горной Алании. На рубеже XVII-XVIII вв. значительные группы стремительно бедневших горцев начали переселяться под власть кабардинских и грузинских феодалов. Их печальный опыт послужил болезненной, но полезной прививкой против сепаратизма знати, социальной деградации свободного большинства и этнокультурной ассимиляции всего народа. Чудом выжившим в горах аланам пришлось искать иные пути возвращения на равнину.
Культурное состояние горной Алании определяло успех этих поисков, то есть политическую зрелость элиты и способность общества формулировать и осмысленно отстаивать свои интересы. Аланская культура не была исключительно традиционной уже в силу необходимости обслуживать достаточно развитые формы феодальных отношений и религиозных институтов. Несмотря на перерыв в собственной письменной традиции, которую некому было поддерживать после катастрофы XIV в., аланы продолжали пользоваться письмом – прежде всего грузинским и арабским. Представители высших сословий (у некоторых территориальных групп – и средних слоев) имели возможность учиться грамоте – в том числе за пределами Осетии. Потомки средневековой аристократии из Центральной и Южной Осетии, например, получали образование при дворе картлийских царей. Эпиграфика XVI-XVIII вв. не оставляет сомнений в наличии знатоков арабского письма.
Интенсивность, с которой в конце XVII – первой половине XVIII в. вырабатывались культурно-образовательные инициативы, вполне соответствовала актуальным политическим задачам. Известны по меньшей мере два направления идейного движения за социальную гармонию и политическое единство. Традиционная арийская проповедь, разносимая странствующими мудрецами-пророками (самый знаменитый из них – Санаты Сем), опиралась на мифологическое представление о будущем народа. Христианское обоснование гражданского мира и процветания воплотилось в своеобразной «апостольской» школе христианских подвижников, созданной ученым монахом Петром-Парфением.
Поэтому чуть позже провозглашенная посольством в Петербурге цель – создание государственной системы образования – не кажется ни случайной, ни тем более утопической. За ней стояла объективная оценка культурных запросов и политических планов Алании.
Политическое положение Алании в середине XVIII в. определялось объединительным движением горных обществ, противостоящих нарастающей внешней опасности. Резкое обострение хозяйственных и социальных проблем, феодальные междоусобицы и внешнеполитические конфликты настоятельно требовали государственных форм самоорганизации. За три столетия безгосударственного существования народ исчерпал возможности социально-политического развития в формате конфедерации самоуправляющихся обществ. Только государственная власть была способна преодолеть политическую раздробленность и обеспечить будущее страны. Но в высокогорной зоне Центрального Кавказа отсутствуют хозяйственные ресурсы, необходимые для строительства государственных институтов. В средневековье территория позднейшей Алании-Осетии являлась горной окраиной Аланского царства, а основной экономический потенциал Алании, составлявший надежную базу ее государственности, был сосредоточен на плодородной предкавказской равнине.
Ответственность стоявшего перед народом выбора состояла не только в определении оптимальных направлений хозяйственного, политического и культурного развития, но прежде всего в эффективном разрешении стратегической задачи восстановления государственности. Главное достижение аланской политической мысли и практической дипломатии XVIII в. как раз и заключается в том, что был найден выход из этого замкнутого круга. Выход остроумный и безошибочный: если нам необходима государственность, но нет ресурсов для ее сепаратного восстановления, то следует сделать своим уже готовое сильное государство родственного и единоверного народа. Спокойный прагматизм – вот главная черта отнюдь не романтического решения о присоединении к России.
Выбор России в качестве национального государства произошел на фоне жесткой борьбы за контроль над Центральным Кавказом, в которой участвовали также Иран и Турция (через вассальные грузинские княжества, Крымское ханство и Кабарду). В Осетии XVIII в. никто не идеализировал Россию и вряд ли кто-то обманывался по поводу целей, которые она преследовала на Кавказе. Однако не стоит путать историческую судьбу и жизненный выбор народа с типологическими чертами преходящих политических режимов. В условиях перенаселения и горного малоземелья, жесткого противостояния экспансии южных и северных соседей союзу с Россией не было геополитической альтернативы. Аланский поиск союзника и партнера счастливо совпал с продвижением на Кавказ великой северной империи. В Петербурге быстро поняли, что не удастся обойтись без лояльности небольшого народа, оседлавшего стратегические перевалы, – без военных баз в центре Кавказа, без аланских дорог и серебросвинцовых месторождений.
Союз с Россией не имел и культурной альтернативы. Алано-славянское этноязыковое родство было установлено только в следующем столетии, зато религиозная близость двух православных народов оказалась существенным фактором сближения. Ведь в непосредственном соседстве с горной Аланией в XVIII в. не было христианских стран. Не стоит обманываться на счет грузинских владений: не только персидский сюзерен картлийских царей и князей, но зачастую и сами они были мусульманами – а крестьянское православие не имело политического значения.
Оптимальный с точки зрения внешней безопасности, конфессионального единства и этнокультурного родства, союз с Россией был вместе с тем единственно верным решением стратегической задачи – он позволил восстановить отлаженную еще в средневековье систему политических и хозяйственных связей. В новых условиях роль равнинной аланской метрополии предстояло сыграть российскому центру, быстро расширявшему господствующие позиции в Предкавказье.
Слова «Осетия» и «осетины» – русское изобретение XVIII в., когда после трех веков перерыва аланы вновь установили отношения с Россией. К тому времени русские успели забыть их славянское имя – «Ясы» и, осваивая Кавказ, заимствовали грузинское название Алании – «Осети». Из русского языка слова «Осетия» и «осетины» попали в другие европейские языки. В аланском (осетинском) языке сохранилось древнее самоназвание – «аллон», хотя в обиходной речи осетин может представиться как «ирон» или «дигорон» – это уточняющие областные названия жителей средневекового Аланского царства, делившегося на восточную (Ир) и западную (Дигор) половины.
Начало постоянному общению положила Осетинская духовная комиссия, прибывшая в Аланию-Осетию в 1745 г. Созданию комиссии предшествовало изучение географического и политического положения Осетии, убедившее Коллегию иностранных дел в полной независимости страны, расположенной неподалеку от тогдашней российской границы. Совмещая функции православной миссии и политической разведки, Осетинская духовная комиссия служила постоянным каналом связи между Осетией и Россией, обеспечивая необходимую информационную основу для принятия политических решений. Осетинской стороне принадлежала инициатива направления в Петербург дипломатического представительства для переговоров с российским правительством.
Установление русско-осетинских отношений – заслуга посольства, которое с 1749 по 1752 г. представляло в Петербурге Аланскую (Осетинскую) конфедерацию. Состав и полномочия осетинского посольства стали в Петербурге предметом многократного и тщательного изучения, поскольку в Осетии XVIII в. отсутствовали государственные институты и центральная власть. Используя демократические особенности политического и социального устройства осетинских обществ, грузинское лобби пыталось убедить высших российских чиновников в незнатности осетинских послов, а значит – в отсутствии у них полномочий представлять свою страну. Закулисная борьба и международные интриги завершились постановлениями Сената, разоблачившего грузинских авантюристов и удостоверившего ложность их доносов. Глава посольства Зураб Елиханов-Магкаев был широко известен на Кавказе, имел значительный политический опыт и 10 лет прожил в России. Двое других послов происходили из крупнейших территориально-политических объединений: Елисей Хетагов-Кесаев – из области Туалта, включавшей территории Южной и Центральной Осетии; Батырмирза Куртаулов-Цопанов – из ключевого в Северной Осетии Куртатинского общества. По протоколу в состав посольства входили также трое помощников-«служителей». Помощником главы посольства выступал его сын Дмитрий, а двое других (Дживи Абаев и Сергей Соломонов-Алгузов) принадлежали к знатному осетинскому клану Агузата, родовая территория которого расположена в пределах нынешнего Дзауского района Республики Южная Осетия.
Политическая программа осетинского посольства учитывала интересы обеих сторон и ставила жизненно важные для Осетии цели. Как сказано в представляющем их документе, послы «приехали не для единаго точию поклонения Ея Императорскому Величеству, но отдатись в вечное к России подданство». Присоединение к России, внешняя безопасность, возвращение на предкавказскую равнину, беспошлинная торговля, доступность школьного образования – вот пункты осетинской программы, неоднократно сформулированные в сохранившихся документах. Посольство настаивало на присоединении Осетии и точно указывало местности на равнине, которые осетины желали бы освоить в первую очередь. Обращаясь к Сенату, послы заявили, что они «и весь осетинской народ желают быть в подданстве Ея Императорскаго Величества и в защищении от других народов и переселитца … ближе к России, ниже тех гор, в которых ныне они жительство имеют. … А всего де осетинскаго народа военных людей может собратца до 30 тысяч человек и более, все склонны к вере христианской».
Итоги русско-осетинских переговоров 1750-1751 гг. заключались в установлении политического союза и тесных дипоматических отношений. Обещая осетинам защиту от врагов, покровительство в переселении на равнину и торговле, по главному пункту переговоров российское правительство склонилось к тому, что «о действительном их в подданство принятии кажется надобно умолчать, да и присягою при первом случае их не обязывать». Немедленное присоединение территории Осетии к России было невозможно с точки зрения международного права, так как Белградский мирный договор 1739 г. с Турцией ограничивал свободу действий России на Северном Кавказе, устанавливая нейтральность Кабарды, которой отводилась роль «барьера» между Турцией и Россией. Нейтральный статус Кабарды, занимавшей тогда все Центральное Предкавказье и лежавшей между Осетией и Россией, в середине XVIII в. был непреодолимым препятствием для присоединения в международно-правовом смысле, т. е. включения территории Осетии в состав Российской империи.
Таким образом, несмотря на кажущуюся неполноту итога переговоров, ценнейшим результатом деятельности осетинского посольства в Петербурге явилось неполучение от российской стороны ответа о присоединении. Тем самым отказ был исключен, а заведомо положительный ответ отложен до более подходящих внешнеполитических обстоятельств.
Политический формат русско-осетинских отношений был беспрецедентно высоким. Уровень губернатора или командующего крупным воинским соединением считался вполне достаточным, чтобы вести переговоры с отдельными феодальными владениями и принимать присяги о российском подданстве. Посольство, принятое на высшем уровне – самой императрицей Елизаветой Петровной, и русско-осетинские переговоры в Петербурге – самое надежное свидетельство того, что Осетия воспринималась на Кавказе и в России как единая страна с особым геополитическим статусом.
Присоединение Осетии к России состоялось в 1774 г., после победоносной войны и заключения Россией нового, Кючук-Кайнарджийского мирного договора с Турцией. Статья 21 этого договора посвящена статусу Кабарды, полномочия в установлении которого Турция передавала Крымскому ханству. Существование Крымского договора, заключенного между Россией и ханством в 1772 г., придавало этой дипломатической формуле значение окончательного признания российского суверенитета над Кабардой. Тем самым было снято единственное препятствие для международно-правового оформления присоединения Осетии к России.
К тому времени договоренности о союзе и покровительстве, как и отложенный ответ России на осетинское предложение о присоединении, существовали уже четверть века. На протяжении этого времени и представители Осетии, и российские чиновники неоднократно подтверждали верность своим обязательствам. Например, в 1758 г. к императрице Елизавете Петровне обратились с челобитной трое осетинских старшин. Напомнив о посольстве и русско-осетинских переговорах 1749-1752 гг., они просили возобновить отмененные на время таможенные льготы. Податели этой просьбы были уполномочены действовать от имени всей Осетии – «чего для мы, нижайшие троя старшины, с согласия протчих тамошних наших народов из Осетии поехали сюда в Кизляр». Показательно, что одним из трех представителей Осетии выступает Осиф Абаев, известный и по другим документам, – он происходил из селения Сба, расположенного на территории нынешней Республики Южная Осетия.
В октябре 1774 г., выполняя специальное поручение правительства, ведавший сношениями с Кавказом астраханский губернатор П. Н. Кречетников пригласил в крепость Моздок представителей Осетии для официального подтверждения их готовности вступить в российское подданство. Документ, легализовавший прежние договоренности о присоединении Осетии к Российской империи, был подписан 27 октября 1774 г. Так достигнутые в середине XVIII в. русско-осетинские договоренности получили международно-правовое оформление, и Осетия вошла в состав Российской империи.
Цена имперского выбора – отдельная тема. Политическая история России преподнесла осетинам немало неожиданностей. Избавившись в XVIII в. от внешней грузинской опасности, Осетия в XIX, а затем и в XX веке вновь столкнулась с угрозой культурной ассимиляции, социального порабощения и геноцида. Хочется верить, что август 2008 г. – война и признание – горе и радость – обобщающий и безвозвратный символ минувшего.
Осетия и Россия вновь на пороге надежды. Мы прожили вместе 260 лет. Нужно строить общее будущее, и у него есть фундамент. Перипетии совместной истории лишь подтвердили неизменность и надежность русско-аланского союза.
Руслан Бзаров,
профессор, доктор исторических наук
