Военный корреспондент «Комсомольской правды» Александр Коц был одним из тех, кто доносил правду о войне в Южной Осетии в августе 2008 года. Будучи очевидцем событий, журналист поделился в интервью ИА «Рес» своими воспоминаниями.
- Расскажите о ваших воспоминаниях об августовской войне 2008 года в Южной Осетии.
- Югоосетинскую границу я пересек в ночь на 9 августа. Помню, что граница тогда была совершенно открытой, машины в основном ехали в ту сторону, но уже потихонечку шли первые боевые машины в Южную Осетию. Мы тогда сели с товарищем из «Московского комсомольца» Виктором Сокирко на УАЗик-«таблетку» с военными медиками, с которыми доехали до поселка Дзау.
Там уже пересели в джипы к ополченцам и добрались до позиций российских войск, которые на тот момент стояли на Зарской дороге.
Проехать в город тогда колонна не могла потому, что дорога насквозь простреливалась грузинскими танками и артиллерией.
На наших глазах сожгли «ГАЗ-66», потом подорвали БМП, собственно там мы встретились и познакомились с командующим 58-й армией Анатолием Хрулевым, который искал какие-то возможные пути въезда в город.
На тот момент ситуация была критическая. Грузинская сторона уже прямой наводкой била по миротворцам.
А у них в подвале прятались, в том числе, и гражданские. Кроме того, возникла угроза потери Цхинвала. Несмотря на то, что здесь в городе ополчение оказывало ожесточенное сопротивление, все-таки силы были на тот момент не равны.
Командир разведывательной роты 135-го мотострелкового полка Алексей Ухватов нашел путь объезда, через который можно было проехать в город.
Мы въехали по верхней дороге и повернули в сторону миротворческого батальона.
Я помню, когда мы ехали на БТР с командующим 58-й армией, я сидел спиной по направлению движения, упираясь ногами в какие-то конструкции боевой машины. И сразу после поворота, где хлебокомбинат, на повороте улицы Герцена, я увидел сгоревший танк, а за ним стояли два грузинских солдата в натовском камуфляже. Я еще подумал, что может они отстали от своих основных сил. Направляясь дальше, мы видели грузинских солдат, они сразу не стреляли, но затем в голове нашей колонны началась стрельба, по ней ударили грузинские танки.
Первые мои ощущения были такие, что грузинские солдаты, которых я видел, находились словно в оцепенении. Никто из них не направлял оружия на российских солдат, возникало ощущение, что они очень боялись.
В какой-то момент я увидел пулеметчика, который лежал прямо по направлению ко мне. Я закричал: - «пулеметчик слева» и перекинулся через БТР вниз. С нами ехал Денис Ветчинов, которому потом посмертно было присвоено звание Героя России. Он сразу уничтожил этого пулеметчика, началась перестрелка.
Я работаю военным корреспондентом уже почти 20 лет, освещал разные войны, но подобных ощущений как здесь, не было ни до Цхинвала, ни после.
В таком близком бою, когда люди стреляют друг в друга с 5-10 метров, я еще не был.
На таком расстоянии ты видишь, как разрывается от пуль камуфляжная одежда на людях, как они падают.
В начавшейся перестрелке сразу был ранен в плечо телерепортер Александра Сладкова Леонид Лосев.
Шел очень плотный бой. Наша колонна шла в сторону Верхнего городка, где размещался российский батальон миротворческих сил, чтоб отвлечь на себя огонь грузинских войск и дать возможность эвакуировать и гражданских и миротворцев.
Они тогда вышли без потерь, но это был достаточно долгий и тяжелый бой.
Через некоторое время командующий 58-ой армии принял решение отходить вдоль забора к хвосту колонны, и мы там опять нарвались на грузин, которые находились за густыми кустами.
Денис Ветчинов бежал впереди меня, уничтожая противника, но потом он поднялся ближе к дороге и на меня выскочил человек. Я помню, как закричал: - «мы журналисты».
Но раздался взрыв, то ли выстрел, в той суматохе сложно было понять, я почувствовал сильный удар по руке, упал и сжался, поскольку думал, что меня сейчас будут убивать. Где-то 15 секунд я ждал, когда меня добьют, потом посмотрел назад и тот грузин, который в меня стрелял уже лежал на земле мертвый, Денис Ветчинов успел его застрелить, но, к сожалению, в ходе боя погиб сам.
Где-то, наверное, еще полтора часа мы лежали под этим забором. Был очень плотный огонь, практически нельзя было поднять головы, не то что руку перевязать. В какой-то момент из боя начали выходить подбитые боевые машины. Единственный, кто не получил ранения, был мой коллега Виктор Сокирко. Все остальные - я, Сладков, Хрулев и другие были ранены, но они находились в 15 метрах от нас и поэтому их увезли сразу. Мы еще полтора часа ещё лежали там.
Затем Виктор выполз к дороге, остановил боевую машину, и мы все в нее погрузились. Нас вывезли сначала на Зарскую дорогу, там сделали первую перевязку, потом довезли до поселка Дзау, оттуда на скорой отправили в Алагир, где был развернут лагерь МЧС, и наконец, в Москву. Эта была моя самая короткая командировка, она длилась всего сутки (улыбается).
- Какие у Вас тогда были ощущения? Вы верили в то, что спасетесь?
- Ощущения были не самые весёлые конечно, во мне шла такая внутренняя психологическая борьба, как я это спустя много лет называю – «торговля с Богом».
Я как бы просил, чтобы Бог забрал мою руку, но оставил в живых. Когда мы уже выезжали из города, я подумал: - «Бог, про руку то я пошутил» (улыбается).
Это был бой с самыми большими потерями за войну, 27 человек погибло нем. Тогда было ощущение полной безнадеги, потому что мы не знали всей картины, что идут колонны с войсками на помощь.
Мы видели только маленький клочок происходящего вокруг нас. А вокруг ничего хорошего не происходило и ничего хорошего ожидать не приходилось. Но надежда какая-то все-таки была. Человек всегда надеется на лучший исход, человек всегда считает, что с кем угодно, но с ним этого произойти не должно, не здесь и не сейчас.
Я предполагал, что может прийти подмога, наш БТР взорвали, но за нами были машины, которые сдали назад и, наверное, думал я, они могут вызвать подмогу. Надо было продержаться, не терять сознание от потери крови, чтобы, когда нашли, не приняли за мёртвого.
- После этих событий у Вас не возникала мысль уйти из профессии журналиста?
- В московском госпитале у меня был такой приступ меланхолии, что я не мог по телевизору смотреть, что происходило здесь в Южной Осетии. Когда начинались новости, я переключал канал. На третий день я понял, что не могу на это смотреть не потому, что это страшно, а потому что мне больно, что такого рода события происходят без меня. Когда я это осознал, мысли о том, что нужно завязывать с профессией журналиста, меня больше не посещали.
Есть какая-то журналистская наркоманская вещь, когда ты боишься пропустить важное событие. У меня это связано с горячими точками. Например, когда я был в командировке во время штурма Мосула в Ираке, мой друг и товарищ Евгений Поддубный был в Сирии во время операции по освобождению Алеппо. Меня тогда изнутри ел червяк, что я упускаю взятие Алеппо, я уверен, что и его грыз тот же самый червячок, что он пропускает штурм Мосула.
- Освещали ли Вы события на Донбассе и в Сирии?
- Был в Донецке и в Сирии тоже, но это совершенно другие войны. Я еще раз повторю, такого опыта, какой у меня был в Цхинвале, после не было никогда.
У нас с Поддубным был случай в Сирии - в древнехристианском городе Маалюля мы оказались между отступающей правительственной армией и наступающими террористами «Фронта аль-Нусра». Сложилась, казалось бы, достаточно безвыходная ситуация, но мы все-таки выбрались. И с тех пор у нас появилась такая единица измерения опасности – одна маалюля. И мы после этого обычно спрашиваем друг у друга, ну как там было? Половина маалюли, четверть, одна, в Цхинвале было, наверное, все 10 маалюлей. Но это был полезный опыт, полезный, тем, что всегда надо надеяться на лучшее и верить, что даже в самой безвыходной ситуации может быть выход.
- Какова была Ваша реакция, как очевидца августовских событий, на то, как передавали информацию западные СМИ?
- У меня было огромное разочарование. Мы все-таки в 90-ые учились журналистике на примере Запада, то есть оперативность, объективность и т.д.
Полное разочарование было и в декабре 2008 года, тогда я еще ходил в гипсе после достаточно сложного ранения в руку, но меня пригласили выступить в Frontline - британский журналистский клуб в Лондоне.
И там мне говорят, что вот Россия бросила на Грузию 20000 танков, я им объясняю, что в России нет столько танков, чтобы бросить их на Грузию. Я рассказывал им о произошедших событиях, но у них было полное неприятие того, о чем я говорил. А это уже был декабрь, прошло немало времени после войны.
К тому моменту Россия еще не умела вести информационные войны, в августе 2008 года мы именно информационно проиграли Западу.
Потом конечно ситуация выровнялась, мы научились, как нужно отвечать, реагировать. Вся эта закостенелая структура всяких пресс-служб различных ведомств начала проворачиваться, с ними стало проще работать, они начали оперативно реагировать на запросы. Тогдашний информационный проигрыш стал для нас уроком и сейчас нас сложно переломить в этом плане.
- Что вы можете сказать о Южной Осетии сегодня?
- Мне на самом деле, есть с чем сравнивать. После войны я был здесь в 2009 году, приезжал и в 2012 году. В 2012 году осталось очень тоскливое впечатление.
Было такое ощущение, что город пережил еще одну войну, поскольку он был весь перекопанный.
Я тогда проводил расследование по нецелевому расходованию средств, которые выделялись на восстановление республики. В городе была безнадега, оставлявшая ощущение какой-то пустоты, и от этого было очень горько.
А сегодня приезжаю в Южную Осетию, и такого ощущения точно нет. Пусть медленно, пусть прошло 10 лет, но город, республика в целом, восстанавливается.
Я съездил в Ленингорский район, там есть новые школы, садик. Я даже сравнил, еще до войны Саакашвили пришёл и начал в грузинских анклавах строить витрины из стекол и бетона, бассейны, заборы в разных поселках разного цвета, одним словом «потемкинские деревни». Он хотел таким образом показать осетинам, - «вот как хорошо мы живем, давайте к нам, тоже будете хорошо жить».
Сейчас наоборот получается. Но здесь не «потемкинские деревни», все это по-настоящему. В детском саду я увидел раздевалку для детей с подогревом, я вообще был в шоке, даже в Москве такого нет, здесь все самое лучшее.
А в Грузии сейчас ситуация не сахар. Я был в Грузии после войны, и с уходом Саакашвили все эти витрины рухнули, остался только негатив.
У рядовых граждан там есть понимание того, что они стали заложниками авантюрной политики Саакашвили. Они, конечно же, считают, что Южная Осетия это территория Грузии, но у них уже нет такого, что ее надо срочно раздавить, подавить, подчинить себе. Они прекрасно осознают, что Южная Осетия еще в 1991 году стала отдельным государством.
В августе 2008 года это просто было уже окончательно оформлено.
Беседу вела Катерина Пухаева
