(продолжение)
Начало
Гонения
К сожалению, время демократических послаблений в стране к концу двадцатых годов оканчивалось. НЭП справился с разрухой и голодом, помог в индустриализации страны. Начиналась новая волна «завинчивания гаек». И если в Москве и Ленинграде чекисты перебирали интеллектуально-культурную элиту, то в провинции каждая индивидуальность была на счету. Как мы знаем, в эти годы Туганов покидает Владикавказ, перебираясь в Цхинвал.
Наивно думать, что идеологическую борьбу в стране в сфере культуры проводила сама власть. О нет, она только создала подходящие иезуитские условия. Чуждые, враждебные трудовому классу «попутчики» разоблачались своими же собратьями-художниками. Брат шел на брата, критика и донос были идентичны. Власть выбирала соцреализм, преподносивший социалистический мир как некий идеальный образец, положительный идеал, заключенный в реалистическую оболочку. Художник, вставший под знамя этой идеологии, на службу власти, воспитывал в себе готовность к любому социальному заказу.
Доктрина соцреализма, теоретически безграмотная, преследующая, по сути, одну цель – увязать миф и реальность, отразить одно в другом, обойти хотя бы в теории противоречия между ними, становится основой творческого метода нескольких поколений художников. Это искусство жило идеей создания общественных образов: сегодня – идеологический образец, а завтра – эталон жизни. Но это нисколько не противоречило основам западной Цивилизации, идеологически навязывающей человеку разнообразные рациональные ориентиры для освещения всевозможных достижений в обществе. Так реалистическое искусство постепенно входит в инерцию лжи. Во лжи, как норме жизни, повинна большая часть искусства социалистического реализма.
Через несколько лет в периодической печати появятся строки, от которых честного человека (художника) пробьет дрожь: «Ползучие гады троцкистско-зиновьевской контрреволюции, презренные агенты гестапо пробрались всюду, в том числе и к вышкам литературы и искусства. Наши славные наркомвнудельцы разрушили осиное гнездо контрреволюции, но разве есть гарантии, что подлый враг, двурушничая, прячась в потайные щели, не сумел еще сохранить себя от ударов пролетарской диктатуры? Пусть враги эти насчитываются единицами, но они должны быть выявлены и уничтожены».
В эти годы единственным желанием многих было желание выжить. Кто-то прекращал активную творческую деятельность, кто-то уезжал на периферию большой страны, кто-то становился идеологически покладистым, устраивая этим власть. Каждый делал свой выбор.
Мне вспоминается рассказ отца. Молодой военный летчик, он приехал в начале тридцатых годов в родное селение и, увидев на противоположной стороне улицы своего школьного учителя, радостно пошел навстречу. Отец говорил, что этот старый интеллигент так беззаветно верил в светлое будущее своего народа, что в первые годы советской власти, говоря о нем своим землякам, описывал фантастические картины счастливой жизни их детей. Но при встрече с отцом старый учитель предостерегающе закричал: «Андрей, не подходи близко, меня скоро арестуют». Это были люди высокого благородства и удивительной доброты: погибая, они охраняли.
В наше время трудно представить тот унизительный животный страх, в который была погружена думающая часть страны. «Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны...» Для того, чтобы спасти себя и близких, люди отрекались от всего: от прошлого, от положения в обществе, от связи с самим этим обществом.
В этой тревожной обстановке Махарбеку Туганову приходит весточка из-за границы и не просто из-за границы, а из профашистской Австрии. Как мы помним, Туганова разыскивает хозяин его венской мастерской, не знающий, как ему поступить с оставленными у него картинами и вещами художника. «Что же вы предприняли?», – спросила Туганова вспоминающая эту историю В.Плиева. «Ответ был неожиданным: – Ничего». Художник был по-житейски мудрым человеком, понимающим, что только за одну связь с Австрией его и близких ждут колымские лагеря.
Любопытно, но эта история имеет продолжение. По окончании войны представилась случайная возможность узнать судьбу венского наследия художника, на просьбу друзей срочно сообщить адрес и фамилию хозяина мастерской Туганов отвечает: «Забыл фамилию, адреса не помню за давностью лет». И это при его-то памяти! Так, уничтожая свою связь с прошлым, художник получал возможность жить в настоящем.
Но при всей внешней лояльности Туганова к идеологическим ценностям советской жизни и закамуфлированности внутреннего мира, вдруг, на мгновенье, промелькнет его истинное лицо, лицо художника-новатора.
В тяжелейшие для страны и народа годы Великой Отечественной войны, как это ни странно, идеологическая тирания власти значительно поослабла. Народ, сплотившийся перед внешней угрозой, перед реальной, физической смертью, ощутил атмосферу забытой духовной свободы – как на фронте, так и в тылу. Последовавшая затем победа над сильным врагом, выстраданная за годы страшных лишений, и ошеломительное освобождение Европы породили иллюзию начала обновления жизни в самой стране. Люди как бы говорили: хватит идеологической травли, мы заслужили жертвой и подвигом доверие к себе. На этом, порожденном войной, сквозняке свободы не выглядит странно получение от власти почетных званий для народного скульптора Сосланбека Едзиева (1944) и художника Махарбека Туганова (1946). Эта эйфория свободой в советской культуре продолжалась до 1948 года и закончилась ждановским гонением на космополитов. Начиналась последняя чистка советской интеллигенции в сталинскую эпоху. Но это короткое, тяжелое и счастливое время принесло художнику еще один подарок – встречу с единомышленником.
Сарьян
В 1943 году юго-осетинский научно-исследовательский институт командирует Махарбека Туганова в Ереван. В теплом кругу ереванских друзей, в атмосфере обретенной возможной свободы Туганов приоткрывает завесу над своим прошлым и становится открыто-эмоциональным в общении с настоящим. Это его состояние и отразилось в ценнейших воспоминаниях Веры Плиевой: «Как-то М.Туганов был приглашен к Сарьяну. Пришел он поздно, очень довольный проведенным днем, сказал: «Сарьян – это действительно гигант». Подробности оценки творчества Сарьяна не помню, но были они очень восторженны» (1, с. 220).
Личность Мартироса Сарьяна (1880-1972) во многом интересна в контексте нашего исследования жизни и творчества Махарбека Туганова.
Сверстники, они по-разному прошли начало своего творческого пути, но на момент встречи обладали близкой друг другу системой ценностей изобразительного искусства. Оба, верные сыны своего народа, увлеченно познавали его этнографию и историю. Родная земля и ее человек – основная тема их творчества. Каждый из них разработал свои принципы живописной стилистики, основу которой составляли пространственно-пластические находки европейской изобразительной культуры начала ХХ века. Находки эти, отразившиеся в их лучших работах, приводят художников к условной художественно-пространственной среде, для которой становятся необязательными ясные черты реальности.
Но с конца двадцатых годов, со времени прихода в искусство идеологии социалистического реализма, оба мастера предпочитают не высовываться, и переходят в область воздушно-светового обустройства изобразительного пространства, ведь воздух и свет в живописи – два основных принципа реализма. Оба художника прекращают в публичном пространстве свои формальные эксперименты в визуальном искусстве, что и позволило им выжить в условиях тотальной чистки творческой интеллигенции 20-х, 30-х, 40-х годов, но прожили они эти годы по-разному.
О том, как скромно (скрытно) жил Махарбек Туганов, мы уже говорили. Другая доля выпала его армянскому собрату. В 1926 году ему было присвоено звание народного художника Армении, в 1947 году он становится членом Академии художеств СССР, а в 1965 и вовсе Героем Социалистического Труда (что в принципе было невозможно без участия армянских властей). В 1926-1928 годах правительство Армении направляет Сарьяна в командировку во Францию, а в 1932 году дарит ему дом-мастерскую, который впоследствии становится музеем мастера. Но даже среди этого внешнего благополучия Сарьян оставался художником, честно отображавшим происходившие вокруг него перемены. Это хорошо видно в его «Автопортрете с маской» (рис. 54). Художник смотрит на мир, но его глаза, зеркало его души, прищурены. Он закрыл свои мысли от мира. Губы его молчаливо сжаты и скорбны, ведь наступили новые времена внутренней потаенности, для удобства которой и нужна ясноглазая и простодушная маска.
Армянский художник еще при жизни почувствовал плоды признательности своего народа. Годы насилия соцреалистической идеологии, бесспорно, сказались на творчестве Сарьяна, но он все же смог сохранить основную идею своего искусства, смог полноценно работать в хороших профессиональных условиях, смог достойно жить, пользуясь уважением соотечественников. К концу жизни он вернется в чистоту своей визуальной культуры начала ХХ века и создаст в 1969-1971 годах несколько работ, близких к художественной идее абстрактного экспрессионизма («Земля» и «Сказка»).
Сарьян станет знаковой фигурой для культуры своего народа. Вокруг него сложится своеобразная эстетическая школа, давшая армянскому народу новых выдающихся художников, построивших среду современного изобразительного искусства, из которой будут питаться последующие поколения.
Махарбек Туганов также выжил, но, выживая, ему пришлось маскировать свою живописную систему, прятать свои эстетические принципы, ориентироваться на искусство провинциального реализма. Современная осетинская изобразительная культура лишилась множества полноценных работ выдающегося мастера. У Туганова были ученики, он постоянно преподавал в художественной студии, но закрытость идей учителя и эстетическая рыхлость окружающего пространства не благоприятствовали созданию школы современной осетинской живописи, рассвет которой придется на конец ХХ века. Мастер превратился в фигуру мифологическую, под стать героям своего творчества.
Во встрече Махарбека Туганова с Мартиросом Сарьяном, конечно же, важен не контраст внешних условий их жизни, контраст всего лишь подчеркивает старую истину о необходимости для художника полноценной культурной среды обитания. Нам важно было подчеркнуть то единство восприятия художниками удивительного мира искусства, которое не вытравили десятилетия тотальной обывательской идеологии. После долгих лет молчания Туганов обрел равного собеседника, и это была награда, своего рода оазис после долгого изнурительного пути в пустыне.
Обетованная страна
Жить в обществе, равнодушном к проблемам искусства, и, более того, раздраженном самим присутствием в нем художника, это та пустота, в которой может выжить только человек, создавший свою духовную страну, ушедший в свою духовную эмиграцию. Туганов создает такую мифологическую страну, с ее нравственной гармонией и присутствием в ней человека добра и чести. Этой территорией становится Прошлое, время, воспринимаемое всеми нами с непреходящим удовольствием. То, что когда-то было наполнено трудностями, вызывало досаду или даже раздражение, воспоминания сглаживают, облекая в теплую нежность. Память наделяет Прошлое гармонией и красотой, качествами, возможно, даже не свойственными ему, но столь важными в сотворении произведения искусства.
С детства Туганов воспитывался, впитывая чистоту национальной традиции, но социальные идеи конца XIX – начала ХХ века увлекли его в сторону нового, справедливого мироустройства. Когда же социальный эксперимент показал, что личное, ясное начинает зависеть от смутного, массового, а простое и разумное – от темного, слепого и невежественного, то художник попытался вернуть, хотя бы для себя, покинутую обществом духовную Традицию, трепетно реконструируя ее в своих произведениях. Искусство, как всегда, создало основу для жизни в этом сумеречном мире, и для художника, и для человека. Как всегда оно выстраивает и объясняет человеку его картину мира, сохраняя и расширяя в нем вечное знание о его бытии.
После смутных поисков ответа на вопрос о происходящих переменах в жизни Туганов находит его в искусстве. С двадцатых годов он разговаривает с собой и с миром из страны ушедшей народной традиции, соизмеряя поступки настоящего с законами своей духовной страны. Созданные в эти годы работы – «Свадьба у осетин», «Цоппай», «Чермен», «Примирение кровников», «Посвящение коня» и другие – не только наполнены светом гармонии прошлой жизни, но и продолжают поиск нового художественного языка, своеобразного эзопова языка его новой формы. Только в пространстве своего искусства проявляется у Туганова страсть к жизни (не проявленная в социальном облике). Сдержанный, немногословный, он несет в себе полную чашу эмоционально-чувственного ощущения мира. Вероятно в этом проявляется его трансцендентальное постижение жизни (Бога).
Картины Туганова гибнут во время пожаров и вновь воссоздаются художником по той же композиционной схеме. От этих мистических повторений возникает ощущение постоянного размышления Туганова о ценностях национального духа, заложенных в его картины-формулы. Художник пытается напомнить, что у народа свой путь спасения, согласующийся с его судьбой. Отсутствие судьбы устраняет присутствие народа. В дальнейшем мы увидим это в первом варианте «Пира нартов» (1927). Художник представит нам судьбу народа в виде формулы его жизни, магического круга, в центре которого – вечные житейские и духовные ценности.
Художник предостерегает – главная опасность для любого народа таится в одичании, в ослеплении, в отказе его от сознательного мышления и мыслителя, когда народ предпочитает погрузиться в океан безвольного, бессознательного, стать огромной, полной соблазнов и желаний толпой. Японский проповедник Утимура Кандзо как-то заметил: «Если мы сохраним истину, то государство, если и погибнет, сможет возродиться; отречемся от истины, и государство, даже процветающее, все равно погибнет. Любовь к родине предполагает в большей степени верность истине, чем верность государству».
Для Махарбека Туганова истина вбирала в себя то, что было благом для его народа – честь, доблесть, нравственный закон. Но внутренние распри, внешние конфликты, соблазны подводят народ к его роковой черте. Ощущая эту тревогу, Туганов постоянно объединяет народ в своих картинах, примиряя его, соединяя в круг общего танца. Форма хоровода, кругового движения, соединения встречается в хореографии всех народов мира, символически обозначая целостность этноса, мира, космоса. Так вели себя еще древние предки алан-осетин – скифо-сарматы, зажигая огромные костры и в круговом танце воскрешая энергию своего мира. Зная все это, Туганов пытается как бы напомнить современникам о потерянной формуле единства. Круговой танец в его работах исполняют не только нартовские богатыри. Под грозовым дождем, в единый круг встают изображенные им мужчины и женщины во время мироустроительного обряда Цоппай. Художник акцентирует круговое единение народа не только как целостность, защищенность, но, главное, как противопоставление разобщенности, одиночеству, вражде.
Как апофеоз трагической судьбы человечества, судьбы народов, или внутренних распрей этноса, читается его произведение «Бой оленей». Два противника, два равных, сильных и красивых существа погибли, но мир живет и прорастает сквозь них, но без них. Картина, созданная в годы войны, становится вневременной философской притчей, впрочем, как и многие работы мастера, напоминая человеку о немощи его идеологических, национальных, территориальных претензий к этому миру, внутренние законы которого можно отвергнуть только физической смертью, и этим только подтвердить наличие в мире истины.
Художника, параллельно с общенациональным, волнует и конкретное – человек. Он пишет лица народа, героев эпоса, фольклорных персонажей. Он вглядывается в них, как бы ища загадку национальной личности, загадку ее силы и ее трагедии. И в то же время художник пытается как бы представить нам форму идеального человека, наполненного лучшими качествами национальной души.
Ангел судьбы
В начале ХХ века Х.Ортега-и-Гассет напишет о своей любимой родине: «У нас все еще длится средневековье, а основополагающая его черта – отсутствие личного начала, недостаток индивидуальности. У нас водятся коммерсанты, преподаватели, депутаты, генералы, но как редок человек, живущий на свой лад, сумевший стать личностью, способный выбрать себе судьбу! Наша общественная жизнь загнана в такие узкие рамки, что выбиться из них, ускользнуть из муравейника почти невозможно». Под этой цитатой Туганов мог бы подписаться полностью, так как его жизнь – иллюстрация к сказанному.
Судьба художника, хочет он того или нет, перетекает в его работы и возвращается в мир текстами его образов. У Туганова есть прошедший через всю его жизнь образ человека-борца, отстаивающего ценности своего мира среди жестокости бытия. Вначале это был Прометей, скованный, гордый, но бессильный что-либо изменить. Под конец жизни художник создает образ Батраза – вечного воителя и борца за свои идеалы. Но художника волнует не внешняя борьба, а внутренняя, за восстановление из психофизического – духовного существа.
Жизнь забрала у художника очень многое, даже картины его неоднократно гибнут в огне, но и в самые тяжелые моменты он все равно созидает; нуждаясь сам, помогает другим и не только близким. В воспоминаниях В.Плиевой есть замечательный эпизод из жизни мастера. Молодой, преуспевающий художник А.Хохов, отдыхая на курорте, поиздержался и просит помочь деньгами. «Я шла к М.С.Туганову, протягивала письмо. Он читал, посмеиваясь, запирал студию, шел на почту, слал свои деньги, которых Хохову хватало ненадолго, и все начиналось сначала. Ни разу на лице М.С.Туганова не видела досады, каждый раз он покорно вставал, говоря: «Надо идти помочь непутевому...». В дальнейшем, как и положено, за добро и терпение ему отплатят черной неблагодарностью.
Всю свою жизнь Туганов не изменял избранному пути, а личность, не изменившая пути, заложенной в нее цели – Божья личность, несущая свет каждому человеку, ее повстречавшему. Всю свою жизнь он прожил в обществе, которое не просило у него совета как жить, а постоянно пыталось управлять его творческим процессом, обкладывая его искусство красными флажками идеологических запретов. Ну что можно сделать с желанием людей властвовать над художником, указывать ему истину, а через время обвинять в слабости и неверности выбранным идеалам. Художник, как бы простодушно играя на поле наивного реализма, фольклорной сюжетности, мил глазу властвующей эстетики, но на самом деле терпеливо создает модель нового пространства своей визуальной культуры, чуждого официальной идеологии.
Надо ли напоминать, что искусство явлено художнику как инстинкт, который им овладевает, делая его орудием пророчества. То, что в первую очередь оказывается в нем субъектом воли, по сути, не есть он сам, как личность, а лишь образ его произведения. В качестве индивида он может иметь прихоти, желания, личные цели, но в качестве художника он есть в высшем смысле этого слова – Человек, коллективный человек, носитель и ваятель бессознательно действующей души народа. В этом его бытийное проявление, его бремя, которое нередко до такой степени перевешивает остальное, что его человеческое счастье и все, что придает цену обычной человеческой жизни, закономерно должно быть принесено в жертву.
С виду тихая, затворническая жизнь Туганова наполнена разного рода объективными конфликтами, ибо в нем борются две силы: обычный человек с его законными потребностями в счастье, удовлетворенности и жизненной обеспеченности, с одной стороны, и беспощадная творческая страсть, поневоле втаптывающая в грязь все его личные пожелания, с другой. Отсюда и проистекает общественное мнение, что личная житейская судьба многих художников до известной степени неудовлетворительна, даже трагична, и свершается такая судьба даже не вследствие мрачного сочетания жизненных обстоятельств, а по причине недостаточной приспособляемости человечески личного в художнике к окружающему его социальному миру.
Но жизненная сила художника проявляет себя именно в подобном, непрактичном отношении к миру – в особой беззащитности, нежности и доброте. Он видит иное и, не воспринимая социальную заданность, ведет свое творчество к невероятному покою (гармонии) среди окружающих его человеческих безумств, устоять перед которыми может только великая сила – нежность, как эквивалент вечного тепла любви. Поэтому и жизнь свою он также создает, как и композиции своих картин, меняя и воссоздавая утраченное, только ему понятное, только им слышимое бытие. В этой сокрытости личного раскрывается иное – вселенское.
Ангел Махарбека Туганова выбрал из множества вариантов исполнения его судьбы тот единственный, который и стал его жизнью, но именно эта жизнь и наградила его творческой судьбой, смыслом и силой, а значит, жизнь его поистине свершилась.
