Аналогии осетинскому орнаменту обнаруживаются во многих разделенных пространством этнокультурах, с которыми была тесно связана североиранская этнокультурная общность (рис. 103). В первую очередь, это пространство культуры народов Кавказа, сотни лет живших по соседству с алано-осетинами, а также среднеазиатский регион – место тысячелетнего культурного влияния скифо-сакской, сармато-массагетской этнокультуры. Но это и культура северных народов, например – угро-финская культура, испытавшая длительное сако-массагетское влияние. В то же время, это и восточноевропейский регион – место зарождения славянской этнокультурной общности, имеющей с осетинами не только общие индоевропейские корни, но и в течение более двух тысяч лет находившейся в тесном культурном контакте с северными иранцами. Основной орнаментальный символ, дошедший до нас из этого богатейшего культурного наследия – образ Богини-матери и Мирового древа, Древа жизни.
Когда в IX–X веках тюрки-огузы пришли в область Амударьи, они застали там значительные остатки другого народа – алан. Об этом мы узнаем от знаменитого средневекового географа ал-Бируни. «Это род аланов и асов, и язык их теперь смешанный из хорезмийского (иранского. – В.Ц.) и печенежского (тюркского. – В.Ц.)». За долгие века совместного существования, среднеазиатские аланы утратили родной язык, тем не менее, оставив народу-преемнику не только свои социальные, но и этнокультурные особенности. Таким народом-преемником стали туркмены, одно из подразделений которых – «олам» – напрямую связывается исследователями с аланским этническим ядром. Вместе с иранской длинноголовостью туркмены переняли и древнеиранскую идею мироустройства, а значит, и символику его обозначения – орнамент.
На почве скрещения древнего массагето-гунно-огузского полуоседлого населения с кыпчакскими иммигрантами в XII–XIII веке формируется значительное объединение племен, в рамках которого складывается этнический субстрат позднейшего каракалпакского народа, равно как и массив так называемых «золотоордынских» узбеков, а казахский археолог К.А. Акишев, в свою очередь, отмечает, что этногенез казахского народа представляет синтез двух этнокультурных пластов: автохтонного индоевропейского (североиранского) и пришлого тюрко-монгольского. При этом в культуре казахов сохранилась память о трифункциональном происхождении социальных групп их общества – жузов, восходящих к этнокультурным традициям североиранцев.
В.И. Абаев как-то заметил: «Народы и племена, сменяя друг друга на определенной территории, не исчезают бесследно. Каждое новое племя получает и сохраняет кое-что от своих предшественников. Это «кое-что» может быть очень малым и скромным, скажем какое-то количество топонимов; но может быть и весьма значительным, наложить свой отпечаток на материальную и духовную культуру, на антропологический тип, на язык. В последнем случае можно смело говорить об этнической связи».
Именно эти глубокие этнокультурные пласты всплывают в сюжетах традиционного орнамента туркмен, каракалпаков, казахов. Но для нашего исследования важно, что в символике этих сюжетов проступает хорошо знакомая нам антропоморфная фигурка – под общим названием кукла. Заложенный в эту символику древний образ Богини проявляет себя в «гæлях», родовых узорах туркмен, в женских ювелирных украшениях йомутов, в узорах свадебных ковров локайцев и многих других народов Средней Азии, близких к североиранской культуре. Те же символические пласты североиранской культуры отмечены иследователями в орнаменте обских угров.
Но если образ древней Богини, столь консервативно просуществовавший в орнаменте народов Средней Азии, Алтая и Сибири, все же дошел до нас, то, вероятно, этот же образ должен обнаружиться и у кавказских соседей алан-осетин – балкарцев, карачаевцев, ингушей, дагестанцев.
О том, что живущие на востоке от осетин вайнахские народы (чеченцы и ингуши) восприняли от алано-осетин форму и наименование надгробного памятника цырт мы уже говорили. Сейчас же отметим то, что эти народы в процессе этнокультурных контактов восприняли и другие материально-культурные достижения соседнего этноса. Не нужно забывать, что после татаро-монгольского нашествия большая часть равнинных алан не только нашла прибежище в горных ущельях, но и принесла с собой передовую для горских народов материальную культуру. В процессе многовековых контактов вместе с передовой технологией в вайнахские языки вошла древнеиранская земледельческая и скотоводческая (коневодческая) терминология, древнеиранские особенности обрядово-ритуальной праздничности и многое другое, что говорит о значительности многовекового этнокультурного взаимовлияния. В сложившейся ситуации алано-осетинский орнамент, как важнейший этнокультурный элемент, не мог быть отвергнут воспринимающей стороной, в чем легко убедиться, взглянув на вайнахский орнамент.
Живущие к западу от осетин балкарцы и карачаевцы являются по языку тюркскими народами. На основании археологических и топонимических данных давно установлено, что территория, заселенная ныне балкарцами и карачаевцами, была в прошлом занята предками алан-осетин. Сам по себе этот факт ничего еще не говорит об участии осетин в этногенезе балкарцев и карачаевцев. Но если незначительное участие алан в формировании карачаевского народа не дает нам права говорить о значительности влияния на его этническую и культурную индивидуальность, то этого нельзя сказать о Балкарии. Здесь, помимо обильной аланской топонимики, аланской археологии и множества осетинских слов в балкарской речи, мы находим еще и знаменательную алано-балкарскую фонетическую изоглоссу – цокание. Эту черту балкарской речи следует, бесспорно, считать аланским наследием. Ни один из тюркских языков Северного Кавказа и родственных им за его пределами не является цокающим. С другой стороны, осетинский язык, как почти все североиранские языки, является традиционно цокающим. Но если аланский язык мог так серьезно повлиять на артикуляцию балкарского, значит, здесь имело место очень тесное взаимодействие и взаимопроникновение двух языков, двух этносов, т.е. взаимодействие этногенетического значения. Взаимодействие, в котором матричной этнокультурой выступала алано-осетинская сторона. Еще в середине XVIII века в горной Балкарии жили двуязычные осетины, сохранявшие свой древний язык, а это говорит за то, что процесс их тюркизации к этому времени еще не был завершен.
Эти длительные культурные процессы полностью отразились в балкарском орнаменте, где нами обнаруживается знакомый антропоморфный символ, называемый «адам сурат» (изображение человека). Балкарский орнаментальный мотив «адам сурат» перекликается с антропоморфной торевтикой на аланских бляхах IV, V веков, раскопанных археологами на территории Керчи, Северной Осетии, Карачаево-Черкесии.
Но изображение древнего божества носит у балкарцев еще одно, близкое нашему исследованию, название – «гинджи сурат» (изображение куклы). В композиции она встречается на кайме и в треугольных промежутках между основными ромбовидными формами под названием «ай» (луна), в пространство которых она иногда входит. В этих промежутках фигурка Богини чередуется с орнаментальной формой «джетек» (отросток, побег), в символике которого не трудно разглядеть идею Мирового древа. К этому можно добавить устойчивое сочетание цвета в балкарском орнаменте – черного, белого и красного, что также имеет отголоски в иранской цветовой традиции.
Продолжение следует.
Валерий Цагараев,
Искусство и время, Издательство «Ир», Владикавказ, 2003 г.
