Столь величественное одеяние должно было не только выделять своего хозяина в общей социально-родовой структуре, но, возможно, параллельно (празднично) исполняло особую, культовую функцию. Металлические предметы во все времена почитались именно за то, что прошли металлургически-кузнечную обработку (для архаического сознания - магию). В различных мифологиях кузнечно обработанные металлические вещи постоянно демонстрируют соединительную символику сакральных сфер мироздания (например упоминание о метеоритном металле). В нартовском эпосе осетин посредством кузнечной магии закалили свое тело главные герои эпоса – Сослан и Батраз. В народных верованиях кузнец был связан с мистическими, потаенными энергиями земли, общаясь и подчиняясь ее хозяйке, позволившей взять у нее часть руды, а значит, передать посредством изготовленных предметов ее особые магические свойства. В процессе обработки металла кузнец-маг привлекал к участию в его рождении все стихии: землю, из которой добывалась руда, огонь, подчинивший руду человеческой (магической) воле, воздух, ее охладивший, а также воду, закалившую металл. Металлическая вещь как бы вбирала в себя энергию всех трех зон мироздания, поэтому неудивительно, что эта же космогоническая символика отражается как в ее форме, так и в орнаментации.
Власть над огнем, и особенно магия металлов, повсюду обеспечивали металлургам-кузнецам репутацию грозных магов-шаманов. По верованию северных народов просто шаманы не могут «глотать» души кузнецов, поскольку последние хранят их в огне. Профессионально-ритуальная связь с огнем и металлом наделяла кузнеца-мага даром защиты от демонических сил, способностью исцелять и предсказывать. Земные кузнецы были связаны со своим небесным покровителем, чаще всего с грозовым божеством. Говоря о мастерах кобанско-тлийской культуры, мы можем с полным основанием предположить наличие в их среде металлургической магии.
О том, что представители кобанско-тлийской культуры были выдающимися металлургами, говорят оставленные ими вещи, красота которых восхищает современного зрителя уже более столетия. Металлургическое дело, по всей вероятности, было монополией отдельной, особой группы кобанско-тлийского общества, но влияло на хозяйственно-производственную деятельность мужчин всего общества, составлявших закрытый мужской союз. Но даже в закрытой группе, конечно же, выделялись мастера. Они были знатоками и руководителями не только металлургической технологии, но и магико-ритуальной сферы. Напомним, что разговор наш идет о культуре человека эпохи мифологического сознания.
Представим себе группу мужчин, собравшихся в особом, определенном жрецами, а значит, богами, священном месте для плавки металла. Это место должно было находиться недалеко от рудника, из которого добывали медную руду (процесс добычи руды всегда облекался магией энергии Богини земли), но также и недалеко от воды (дома водной Богини, ипостаси Богини земли). Место и его магическая ориентировка создавали особый эмоциональный настрой. Все чувства собравшихся, их движения, произносимые слова были обрядово регламентированы, так как вокруг царила уникальная атмосфера опрокинутой реальности, торжества ритуальной безвременности. Но именно эта ритуальная форма и должна была породить основной смысл, ради которого они и собрались – металлургическую печь. Сознанию современного рационального человека трудно представить себе, что прагматическое может действовать в одно и то же время с мистическим, но древний человек не представлял себе поступка без его духовного наполнителя, по сути, не разделяя их. Печь являлась священным центром ритуального пространства, определяя его параметры как пространства первомира.
Древняя металлургическая печь состояла из нескольких компонентов природного свойства, символика которых легко укладывается в знакомый образ мировой модели (Мировое древо, гора). Вырывая в земле яму, обкладывая ее по краю глиняным бруствером, последовательно заполняя древесным углем, рудой, деревом, древние кавказские металлурги неторопливо, сообразуясь с ритуальным текстом, последовательно возводили ее конструкцию. По всей видимости, ритуальный текст соизмерялся с этапами постройки, ведь печь состояла из тех же структурных зон, что и модель мира.
По вертикали она делилась на зону низа, земного огня, среднюю зону руды и зону верха – дыма, уходившего в божественную высь как жертвенное послание. Слои руды, угля и дерева составляя вертикальную триаду мира посвящались соответствующей зоне мира. В печи делались отверстия – сопла для нагнетания кузнечными мехами воздуха. По всей видимости, количество и направление сопел соответствовали священным ориентирам по горизонтали мира, т.е. сторонам света, и могло определяться числами четыре, восемь, двенадцать. Вот как нартовский эпос воспроизводит металлургическую технологию словами героя эпоса Батраза: «Отправляйтесь с каждого дома по арбе и по одному мужу к берегу моря; свозите туда известь и колючку, постройте из них башню, к четырем углам которой направьте по двенадцать мехов, и, подложивши под нее огонь, раздуйте его. Когда пламя поднимется высоко – я брошусь в него». Герой бросается в самую середину огня вместе с мечом, который он и олицетворяет, но не погибает, а, окунувшись после обжига в море (закалившись), становится булатным.
Алано-осетинский эпос передает нам посредством своего сюжета мифопоэтическую картину гибели и нового рождения древнего Бога. «Закаливание», как обретение нового тела – апофеоз всего ритуального действа по обрядовой реанимации божества. Поэтому мы вправе предположить, что и у древних обитателей Центрального Кавказа выход металла из печи соотносился с ритуальной формой рождения (богоявления). Печь-мироздание порождает огненное дитя – металл. Созданное ритуалом, мифологическое пространство соответствовало определенному времени суток. Металл появлялся под утро, перед восходом солнца, что должно было соединить ночные энергии плавки (родовые муки земли) с небесными, солярными силами (светоносным рождением). Последующие металлургические операции переводили выплавленную медь в бронзу. При этом соединение красного металла с белым оловом, вероятно, также облекалось в ритуально-технологическую форму.
Получение бронзы для древних металлургов Кавказа покрыто невыясненной до сих пор тайной, ведь олово, без которого бронзу не получить, на Кавказе не встречается. Ближайшие и реальные месторождения олова определяются исследователями в далекой Испании, Британии и даже на Малайском архипелаге, но вероятнее всего древние мастера имели какой-то свой, невыясненный пока, путь его приобретения. Иногда нам кажется, что мир, отстоящий от нас на три тысячи лет, должен был пребывать в полутьме, не общаясь с соседями, не представляя даже, что происходит за ближайшей горой. Но последние сведения об этом мире говорят обратное. Средиземноморье активно общалось с далекими народами севера и юга. С севера поступал янтарь, доходя до Этрурии, а этрусскую керамику находят в восточных Балканах. В Альпах обнаруживают шелковую одежду из Китая, вероятно попавшую туда через скифов. Предметы металлообработки Центрального Кавказа распространялись на север, в степи Подонья, Поволжья и далее, и на юг, в Малую Азию, Месопотамию, Иран. Торговые пути, преодолеваемые экзотическими товарами, сохранятся до эпохи великих открытий, не становясь для человека за прошедшие тысячелетия легче и доступнее. При этом трудности доставки влияли на ценность изделия, которая становилась невероятно высокой, а значит, ее сакральная составляющая также возрастала.
Но сегодня нас удивляет не дороговизна бронзовых вещей, а их художественное качество. Мастера кобанско-тлийской культуры в совершенстве владели технологией бронзового литья, добиваясь, в зависимости от процентного соотношения олова к меди, градации цвета в бронзовых сплавах от золотисто-красного до желто-белого. После обретения сплава его заливали в формы, получая различные виды ритуально-утилитарных изделий. Для особо ценных вещей готовились оригинальные модели из воска. Форма получалась уникальной, но одноразовой, и после отливки разбивалась. Отлитое изделие доводили до качественного стандарта, если надо было – проковывая, полируя, оттачивая. Затем на изделие наносили, способом гравировки и чеканки, определенные мастером рисунки и узоры. В некоторых случаях применялась техника инкрустации из кости, стекловидной пасты, а в особых случаях – из дорогого и редкого тогда железа.
Продолжение следует.
Валерий Цагараев,
Искусство и время,
Владикавказ, издательство "Ир", 2003
