Несравненная. Недосягаемая. Легендарная. О ней можно говорить часами. А если писать, то только книгу – объемную, пестрящую эпитетами повесть о жизни, объединившую в своем широком переплете множество глав, каждая из которых повествует об отдельной грани ее многообразной натуры. О величинах, подобных Людмиле Галавановой – народной артистке РЮО, лауреате государственной премии имени Коста Хетагурова, всегда рассказывать сложно. Каждый раз присутствует опасение не охватить весь простор необъятного. В случае с Людмилой Графовной жизнь, длиною в целую эпоху, удивительным образом вобрала в себя сразу несколько огромных пластов творческого наследия, по праву расположивших ее имя в галерее знаковых имен, которых принято считать достоянием нации. Выдающаяся артистка, вписавшая свое имя в перечень знаковых для нашего национального театра имен, подарившая современной осетинской литературе огромное творческое наследие, она продолжает творить, даже разменяв уже девятый десяток лет своей жизни. Накануне Международного женского дня мы напросились к Людмиле Графовне в гости, чтобы поговорить о жизни, о театре, о поэтическом творчестве, о будущем именно с ней – олицетворением настоящей женщины, идущей по жизни с высоко поднятой головой. «Я знаю, сколько мне лет, но я хочу еще многое успеть – и новые стихи, и новую пьесу для нашего театра написать, и успехам детей и внуков порадоваться», – это было короткое вступление в нашу беседу, которая началась с воспоминаний из далекого детства нашей выдающейся собеседницы.
– Я папу своего не помню... Хотя будучи уже взрослой, когда мне кто-то о нем рассказывал, мне казалось, что я отчетливо помню его образ, его слова, его объятия, крепко сжимающие меня в редких порывах ласки. Мне было чуть больше четырех, когда он ушел на фронт. Ушел и не вернулся. Его похоронку семья получила в разгар Великой Отечественной. В сложное военное время мама осталась одна с тремя детьми, помимо меня у нее на руках остались младшие брат и сестра. Говорить о том, что было тяжело, не имеет смысла, в то время трудно было всем. Мама была Дзассохова, родом из высокогорного юго-осетинского села. Она получила образование, работала учителем в школе. Статная красивая женщина, рано овдовевшая, пережившая лишения и боль от потери близкого человека, но не сломленная под грузом свалившихся на ее хрупкие плечи испытаний, ставшая, кажется, сильнее от осознания двойной ответственности за будущее своих сирот.
Конечно, жили мы весьма скромно, но мама всегда старалась акцентировать внимание на духовном развитии своих детей, на получении нами хорошего образования. Спустя несколько лет она во второй раз вышла замуж. Отчим мой, удивительной душевной красоты человек, артист театра, окружил нас заботой и любовью, пытаясь дать рано оставшимся без отца сиротам всю недополученную в раннем детстве отцовскую любовь и заботу. И, надо сказать, это у него получилось. С его стороны это была не только искренняя привязанность к фактически чужим детям, это была самая настоящая отцовская любовь, которой он накрыл нас всех троих без остатка. Он с гордостью представлял меня своим друзьям и знакомым – это моя дочь, и уточнял – старшая. Именно с его появлением в нашей семье в моей жизни появился театр. Совсем еще маленькая, я фактически не пропускала ни одной постановки, ни одного нового спектакля на сцене нашего Госдрамтеатра. Уже классе в четвертом, не до конца понимая предназначение актерской профессии, но покоренная этой величественной аурой храма культуры, блеском софитов и шумом аплодисментов, я со всей серьезностью заявила маме, что определилась с выбором дела своей жизни и буду только артисткой... Мне повезло. Именно в год моего окончания школы в Южную Осетию приехали преподаватели Московского художественного академического театра с целью набора осетинского курса. Я оказалась в числе двадцати счастливчиков, получивших путевку в Москву. Пять лет учебы – интересных познаний, работы с лучшими мастерами сцены, профессионалами высокого уровня, пять лет перманентных разочарований, разбавленных верой в собственные силы и свое актерское будущее. Это был крайне насыщенный и преисполненный многоцветием эмоций период моей жизни... Возвращалась я в родной Цхинвал с дипломом МХАТа, но с каким-то внутренним протестом против этой корочки, наделившей меня специальностью артистки театра и кино вопреки внутренним ощущениям – мне казалось, что я мало узнала, мало разобралась в профессиональной кухне, мало впитала в себя в этой столичной атмосфере творческого великолепия…
– Ну и как Вас встретил после учебы родной театр?
– Это было время расцвета осетинского театрального искусства, время лучшего поколения артистов. Мы, только пришедшие в театр со студенческой скамьи, сразу же оказались в водовороте творчества. Это время я все последующие годы вспоминала с особенной теплотой. На этом этапе мне опять повезло. Режиссеры предлагали весьма интересные работы из разнообразия постановок. Интересных ролей было много... Вскоре появился один из знаковых режиссеров в моей актерской биографии. Владимир Каиров, именитый режиссер, взялся за постановку на сцене нашего театра драмы Владимира Гаглоева «Ныййарæджы кадæг». Я, признаться, не могла понять, почему при выборе главной героини он остановился на моей кандидатуре. Мне на тот момент было всего 29 лет, а образ требовал определенной зрелости, определенного жизненного опыта, пережитых в эмоциональном плане красок. Это было огромное доверие режиссера, огромный аванс для фактически начинающей артистки. Радости от получения главной роли, которая, как правило, зачастую удовлетворяет профессиональные амбиции любого артиста, изначально не было. Наоборот, было опасение не справиться, не прочувствовать и не передать всю глубину характера матери семерых братьев, погибших на войне, который мастерски слепил выдающийся драматург Гаглоев. Я знала, что он был частым зрителем в нашем театре, и знала, что он обязательно будет сидеть в зале на премьерном показе. Он, конечно, пришел на премьеру. А после спектакля зашел за кулисы. Приобнял и долго благодарил. Это было высшей оценкой работы, роли, над которой я долго и мучительно работала несколько месяцев, отшлифовывая каждый жест, каждую фразу, фактически сроднившись со своим персонажем настолько, что на какой-то момент даже принимала сердечные капли... Эта работа стала определенной призмой для всех режиссеров, через которую они рассматривали меня исключительно в драматическом амплуа. В какой-то момент, признаться, я уже противилась этому, пытаясь как-то нивелировать шлейф удачных работ в трагедийном жанре, стремясь через комедийные роли дать отдохнуть сердцу, через которое я пропускала каждую драматическую роль…
– Легендарная пьеса Владимира Гаглоева – одна из редких жемчужин театрального искусства, которая пронесла сквозь столько лет свою бессмертность. И в далекие 60-ые, и в начале 80-х прошлого века, и в новое время, в 2015-ом, трагическая история отдельно взятой осетинской семьи, потерявшей на фронте семерых сыновей, актуальна и привлекательна для зрителя. И все три раза, с солидными временными промежутками, в главной роли в драме «Ныййарæджы кадæг» именно Вы. За все эти годы было множество других разноплановых ролей в актерской биографии, которые Вы сами же внутренне подразделяете на успешные, запоминающиеся и не очень. Но не считаете ли Вы именно эту трагическую роль матери семерых сыновей ролью всей своей жизни?
– Видимо, да… Знаковой эта роль по моим внутренним ощущениям считалась с первой постановки незабвенной пьесы на сцене нашего театра. Я с удовольствием взялась за нее во второй раз, когда ее ставил Анатолий Азаревич, потому что знала, что с режиссером такого уровня эта работа будет не менее удачной, чем в первый раз. Но, скажу откровенно, что когда Тамерлан Дзудцов предложил мне эту роль в третий раз, когда я фактически была уже на пороге своего восьмидесятилетия и почти десять лет не играла на сцене, я была несколько обескуражена. Уверенность в том, что Тамик доведет до совершенства свою постановку, безусловно, была. Но я сама боялась подвести. Потому что не могу себе позволить некую половинчатость в работе. Это означало, что я должна была собрать все свои силы и сделать все, чтобы режиссер получил весь объем энергетики и мастерства, на которые он, собственно, и рассчитывал, когда предложил мне эту роль. Ведь то, что каждую фразу из этого спектакля я могу произнести даже спросонья, не освобождало меня от ответственности. Будучи человеком в крайней степени самокритичным я никогда не позволяла себе послаблений в отношении собственной работы. Я всегда делаю выводы об успешности роли по реакции зрителей в зале. Никакой худсовет на генеральном прогоне не дает столь объективную оценку, какую может дать наш главный критик – зритель. В случае с «Ныййарæджы кадæг» все три раза была наивысшая оценка зрителей. Особенно поразила постановка Дзудцова, поскольку она пришлась на время, когда осетинское театральное искусство переживает не самые лучшие времена, и интерес к театру как таковому несколько потерян. И, тем не менее, спектакль «выстрелил» и заставил нас поверить, что театр своего преданного во все времена зрителя не потерял, он просто несколько отстранился от нас, не получая от главного храма национальной культуры востребованного и им самим, и временем качественного уровня работы.
– Вся Ваша жизнь – это фактическое отражение большего временного отрезка всей истории нашего национального театра. С его периодами расцвета и безвременья последних десятилетий… Ваш выход на сцену в нашумевшей постановке Тамерлана Дзудцова после десятилетнего перерыва со всей отчетливостью показал, что Вы по-прежнему находитесь в безупречной профессиональной форме. Насколько мне известно, Тамерлан Ефимович в очередной раз предлагает Вам еще одну интересную работу – главную роль в пьесе «Алайнаг мад», авторство которой принадлежит Вам самой…
– Это весьма интересный материал, очень насыщенный с точки зрения исторического прошлого. Сильный характер главной героини, сквозь который, собственно, и проходит сюжетная линия. Монголо-татарское нашествие. Аланская мать уводит десятки детей высоко в горы, спасая их от неминуемой гибели. Очень сложный в эмоциональном плане образ, который требует глубоких познаний и не менее глубокого перевоплощения. Тамерлан говорит, что видит в этой роли только меня. У меня же на сей счет другое мнение. Я уже не в том возрасте, чтобы вынести на суд зрителя из глубины души весь объем переживаний главной героини. Сказать по правде, когда я работала над этой пьесой, у меня и мысли не было писать ее под себя. Я хочу, чтобы эта пьеса нашла свое место в репертуаре возрожденного театра, а свою сопричастность к ней хочу ограничить лишь авторством и… присутствием в зале в качестве зрителя…
– Означает ли это, что Вы решили несколько отойти от театра?
– Нет, конечно. Театр – мой дом. Так было всегда, так я чувствую нашу с ним связь и сейчас. Пока человек жив, он не покидает свой дом… Знаете, может это покажется кому-то странным, но в августе 2008-го, когда сгорела моя квартира на улице Таболова, я, несмотря на потрясение, поймала себя на мысли, что переживаю данную ситуацию, когда осталась фактически на улице, как-то менее болезненно, чем после пожара в театре. Хотя мне долгое время было сложно смириться с тем, что в огне сгорела вся моя жизнь – мои фотографии, мои рукописи, мои книги, множество личных вещей, которые в той или иной степени служили напоминанием об отдельных этапах моей жизни... Но в 2005 году, когда сгорел наш духовный центр, у меня были точно такие же ощущения, как будто я осталась без дома, без родного очага, без теплоты до боли близких стен. Ведь всю свою жизнь я фактически жила в театре, жила им. Мне всегда казалось, что если я утром не встану и не переступлю порог театра, жизнь остановится, она перестанет сиять многообразием красок… Оставлять театр я не хочу и не буду. Но за главные роли, требующие огромных физических и душевных сил, браться уже не буду. Здоровье уже частенько подводит. А подводить всю труппу в такой ситуации, по меньшей мере, эгоистично. Вот теперь, к примеру, наша труппа решила вывезти спектакль «Ныййарæджы кадæг» на гастроли. А длительные гастроли уже не для меня. Поэтому режиссеру пришлось ввести в спектакль другую актрису.
Что касается актерских работ, то я с удовольствием буду исполнять эпизодические роли, роли второго плана, работать с молодым составом в качестве наставника… Желание выходить на сцену меня не покидает несмотря ни на что.
– Кстати, о наставничестве. Насколько оно востребовано молодым поколением артистов? Именно преемственность поколений и умение учиться у старших коллег позволяет в творческой среде добиваться впечатляющих результатов. Ведь, как Вы сами выше отметили, в актерской профессии получение заветного диплома не означает моментальное появление негласного статуса высокопрофессионального мастера сцены….
– Мне кажется, раньше молодежь была более открыта к восприятию опыта и мастерства старших поколений. Учиться надо всю жизнь, несмотря на титулованность, накопленный опыт, возраст... Знаете, раньше в театре и атмосфера была другая. Была жесткая конкуренция за роли, был дух соперничества между артистами, желание сделать лучше, ярче, многограннее своих коллег… И это подстегивало каждого отдельно взятого артиста к профессиональному развитию. А когда в труппе есть дух соперничества – здоровый, конечно, театр развивается. Для меня артист, уверовавший в тридцать лет в собственную гениальность, уже не существует. Как пример, я часто вспоминаю гениального Владимира Высоцкого, с которым мы в МХАТе учились на одном курсе. Талантливейший, невероятно одаренный и уникальный в своем роде, он оставался совершенно простым и понятным каждому, подвергающим сомнению все характеристики в превосходной степени, которыми уже тогда его наделяли педагоги – великие мастера сцены, прочащие ему блестящее будущее. А он, скромно одетый парень с невероятно грустными глазами, как бы стесняясь своего таланта, стремился оставаться в тени, чураясь всякого намека на любую «звездность»... И это только один из примеров, которые на моем долгом профессиональном пути встречались достаточно часто. Поэтому я всегда пытаюсь ненавязчиво донести до молодых артистов одно – творческое развитие – процесс, длящийся всю жизнь. Надо быть открытым к замечаниям, к критике и… работать. Работать над собой всю жизнь. Даже в семьдесят. Даже в восемьдесят. Пока есть силы. Когда я слышу в свой адрес эпитеты «выдающаяся», «легендарная», «несравненная» и т.д. мне становится несколько не по себе. Все эти характеристики относительны. Даже разменяв девятый десяток лет мне иногда кажется, что я мало знаю, где-то недоработала, где-то не довела до совершенства роль, где-то оставила недосказанное в своем поэтическом произведении…
– Вы по-прежнему много пишете?
– Не скажу, что много, но часто обращаюсь к поэзии. Я не преследую цели писать много. Все зависит от вдохновения. Это, как правило, бывает внутренний порыв, состояние души, очень часто реакция на разного рода события. Я до сих пор не могу понять, как так случилось, что в 42 года я вдруг начала писать стихи. Я тогда через многое прошла. Это со стороны казалось, что обласканная ценителями поэзии, я купалась в лучах славы, которая обрушилась на меня неожиданно в столь зрелом возрасте. А наедине с собой, конечно, были и слезы, вызванные неблагосклонностью отдельных людей, настойчиво утверждающих, что эти произведения пишу вовсе не я, а какой-то мой мифический поклонник-поэт, были и перманентные порывы оставить литературную стезю... Но всегда надо быть выше таких нелепых разговоров и идти своей дорогой. Мне казалось, что каждым новым произведением, каждым новым сборником я доказывала себе, что могу чего-то стоить как поэт. Доказывать это кому-то еще совершенно не хотелось. Понимание того, что ко мне пришло общенародное признание, пришло несколько позже – когда на мои стихи стали слагать песни. И сегодня я очень часто неожиданно улавливаю свои строки в песнях, звучащих из телевизора, о существовании которых и не подозревала… Не это ли признание творчества поэта? Конечно, многое написано за эти годы, многое из пережитого отражено в моих строках. Но самой близкой и в какой-то степени ценной остается именно патриотическая лирика, которая звучала в сердце Цхинвала на заре нашей национально-освободительной борьбы, и, конечно же, стихи для детей…
– Внукам на ночь глядя читаете что-нибудь из своего?
– Теперь уже нет. Они тоже как-то незаметно для меня стали взрослеть. Так же как и их мамы когда-то… Я и сегодня чувствую некоторую вину перед своими детьми, особенно перед старшей дочерью, которые как-то незаметно для меня выросли в то время, когда мама-артистка с головой была погружена в работу. Моя старшая дочь Марина лет до четырнадцати воспитывалась с бабушкой, моей мамой, пока я пропадала на работе и разъезжала с гастролями. С младшей было не лучше. С Аленой сидела няня... Безусловно, в детстве я недодала своим девочкам какое-то внимание, недостаточно была рядом, но все же, считаю, что главные ценности и я, и мой супруг Алихан в них вложили. Мне комфортно от мысли, что в их лице у меня есть две надежные опоры, окруженные благополучностью семейных отношений и надежностью своих друзей. Две мои дочери – главное достижение моей жизни, главный итог прожитых лет…
– О чем сегодня, в канун Международного женского дня мечтает Людмила Галаванова?
– Я, действительно, мечтаю перерезать ленточку на церемонии открытия возрожденного театра... Чувствую какой-то долг перед своим вторым домом… Я даже мысленно составила этот сценарий еще на торжественной церемонии закладки капсулы под фундаментом строящегося здания нашего театра пять лет назад. И я мечтаю выйти на сцену возрожденного театра. Пережить эти ни с чем не сравнимые эмоции еще раз... Это – мечты... Остальное – молитвы... За здоровье и благополучие своих детей. И за наш родной сердцу Ирыстон. Без которого я себя никогда не мыслила...
Газета «Республика»
