(Продолжение)
Возвращение жизненной энергии
На основании вышеприведенных исследований следует предположить, что подводный дом, в который попадает в конце странствия эпический герой, подчиняется строгим законам первозданного, сакрально организованного пространства вокруг основания Мирового древа, которое, что особенно важно, имеет свою подземную хозяйку. Этот сокровенный эпический персонаж присутствует чуть в стороне от основного сюжетного действия. Нам ее представляют как женщину, «с которой никто не мог сравниться ни в стройности, ни в красоте».
Хозяйка подводного дома сидит у изголовья девы-птицы-нимфы (священного очага). Ее сакральное положение и властная функция символически определяет ей то место в обозначенной нами мировой модели, которое может занимать только богиня Мать-земля, хозяйка Древа жизни, земного огня, пространства нижней зоны мира. И если в средней зоне плоды Древа охраняют от женских мифологических существ мужчины-воины, то уже в нижней зоне Древо находится под властью Хозяйки подземного мира. Хотя поздняя мифологическая традиция формально объявила, что это дом Донбеттыра, водного владыки, мы нигде не встречаем (в основных эпических сюжетах) божественных супругов вместе, главой подводного дома является женщина-мать. Именно под ее защитой находится Мировое древо, а ее дети выступают маркирующими персонажами вертикали и горизонтали этой космической структуры, причем в иных вариантах они выполняют функции самой Великой хозяйки, являясь ее ипостасью.
Проявленная сакральность Подводного дома предполагает ответную сакральность всех действий в этом доме эпического героя Ахсартага. Весьма вероятно, что герой не просто ранил деву-птицу, а нарушил этим энергосистему мироустройства. Мир (дева) как бы свернулся и возвратился в лоно, из которого вышел. Он как бы вернулся к источнику первоэнергии, породившему и Космос, и Хаос.
Нарушителя мироустройства ждет неминуемая кара, о которой мать раненой девы и говорит герою: «Здравствуй, если ты принес куски тела моей дочери, а не то будь проклят, и лучше бы ты сюда совсем не приходил!». Но поскольку Ахсартаг прикладывает недостающий кусок к телу ее дочери (девы-птицы-нимфы), та оживает. Смерть является непременным условием жизни, залогом постоянного возрождения и обновления земного мира, Космоса. Символически вместе с девой-птицей умирает, сворачивается и весь средний мир, находящийся под ее опекой. Чтобы его спасти, эпический герой отправляется к Первоцентру мира, к той воронке, которая засасывает умирающий мир. С восстановлением цельности раненой девы восстанавливается и ее энергия. Цель героя – вернуть эту энергию в свой мир. Сделать это можно только законным путем, поэтому возрожденная дева и становится его супругой. Путешествие героя заканчивается женитьбой. Мы опять попадаем в поле эротической темы.
Ахсартаг – герой верхней зоны мира, носитель мужской символики, воин-лучник. Стрельба из лука – древнейший эротический символ осеменения. Лук семантически связывается с космическим женским чревом, а стрела несет фаллическую символику. При этом Ахсартаг вводит в нижнюю зону, Воду, божественную деву часть ее живой плоти, оживляя ее влажное родовое начало, начало всякого плодородия и роста, происходящего на земле. Любопытно, что в античных философских категориях вода символизирует горизонтальное, женское, лежащее, противоположное всему вертикальному, восстающему, прямому, правому, мужскому началу. Входя в Воду, Ахсартаг не только возрождает через это действо Деву, но и получает вместе с ней искомое – «какой бы благодати ты не возжелал, обретешь ее мною».
Получив дары-сокровища от Матери-земли, молодые через год возвращаются в средний мир, на поверхность земли. Но ведь подводная дева-птица и есть главное сокровище, несущее в себе оживление умершей Природе. Эпический текст наконец-то называет ее имя – Дзерасса. Ахсартаг, подобно Прометею, выводя из Преисподней Дзерассу, как бы похищает для жизни средней зоны Земли огонь-тепло-свет.
Годичное путешествие героя под воду (землю) указывает на астрономическое значение эпического сюжета. Приход Хаоса в мир – это не только остановка жизни общины, человека, но – в первую очередь – смерть Природы. В древних ритуалах астральная символика обычно отступает на второй план, а на первый выдвигается символика культа плодородия, в основном, вегетативная, тесно переплетающаяся с астральной. Восстановление тела Дзерассы – как бы приход весны, оплодотворение Природы, начало нового цикла жизни. Космогонический маятник в начале нашего сюжета качнулся в сторону Хаоса и дошел до своей конечной точки. Этим окончился мировой годовой, сезонный цикл, вследствие чего космический маятник повернул к противоположному полюсу.
В мифологии индоевропейских народов основой миропорядка была знакомая нам циклическая смена противоположных явлений в Природе: дня и ночи; лета и зимы; жизни и смерти – диалектическая борьба и возрождение через уничтожение. Здесь характерна проявляющаяся подмена микрокосма и макрокосма; акт космического творения и возрождения мира мог восприниматься как акт смерти и возрождения отдельного индивида. У многих европейских народов бытовал обычай отмечать в пасхальную неделю похороны божества весны. Оплакивание ее неожиданно переходило в ликующий восторг восклицания об ее оживлении. Смех и слезы выступали здесь метафорой жизни в двух ее фазах, возрождении и умирании.
Описываемый нами мир еще не имел знакомой и привычной нам календарности. Времен года еще не четыре, а его деление основывается на цикличности сельскохозяйственных работ древнего человека. Так, в осетинской традиции все разнообразие праздников и сезонов можно было свести к двум категориям. В первую очередь те, которые как бы подготавливают получение урожая. Во вторую – которые оберегают и сопровождают его получение. Эта цикличность представлялась в следующем виде: первый – зимний цикл, связанный с подготовкой весенних полевых работ; второй – весенний, связанный с проведением этих работ; третий – летне-осенний, связанный с охраной посевов и сбором урожая.
Надо полагать, что для мифологического сознания в годовом цикле существовала точка перехода от остановки бытия до его возобновления. Эта переходная схема воспроизводила поглощение энергии мировой обустроенной структуры Хаосом, т.е. мировую катастрофу. На это время проецируется и большинство мировых мифологических сюжетов об умирающем и воскресающем божестве (Осирис, Персефона, Адонис, Христос и т.п.).
С наступлением зимы умирающая Природа как бы уходит под землю, возвращаясь в перволоно, а средний мир людей, объятый холодом, ждет ее возвращения, возрождения. В исследуемом нами эпическом сюжете символом ожидания становится вторая половина нашего героя – его брат-близнец. Мир, с уходом космической упорядоченности, теряет свою устойчивую цивилизованность, погружаясь в сон, каковой и объял Ахсара перед уходом его брата под воду. По возвращении Ахсартага и Дзерассы на землю, они находят опустевший шалаш брата (Ахсара), крытый шкурами диких животных. Встреча братьев заканчивается сражением и гибелью обоих от руки друг друга.
Братья теперь – словно чужие, как будто в них что-то изменилось. По-видимому, Ахсартаг, возвращая в мир «божественную деву» – Жизнь, встретившись за время своего путешествия с божественной Благодатью, совершает как бы онтологический подвиг – одухотворяется, духовно перерождается, в то время как его брат, находясь в опустошенном, умирающем мире – дичает, наполняясь энергиями примитивных желаний. Дзерасса оказывается между ними и становится причиной их ссоры.
Выше мы уподобили Ахсартага греческому герою Прометею. Не покидая нартовский сюжет, заглянем в конец древнегреческого мифа. Зевс, заковав в цепи Прометея и возвратив себе обратно огонь, преподнес брату героя, Эпиметею, в дар Пандору – «женщину желаний». Эпиметей (дословно – «крепкий задним умом») принимает дар, нарушая наставления брата ничего не принимать от Зевса. Боги нашли для Эпиметея наилучшее средство, чтобы помешать ему повторить подвиг брата. Он выбирает телесные желания, забывая о духовном начале, и в мир, вместе с Пандорой, приходят горе и болезни.
Для Ахсартага Дзерасса – «Божественная благодать», для Ахсара – «Дева желаний». Бесспорно, что оба эти начала заложены в Дзерассе, но каждый из братьев находит в ней то, что ищет. Отчего же тогда Ахсартаг, владелец «божественного дара», выйдя в мир, не выдерживает его экзамен – испытывая ревность к брату? Не оттого ли, что до этого он находился как бы в пространстве чистого подвига, а в пространстве мирского не устоял перед страстями. Неизвестно, как бы повел себя Прометей по отношению к брату, не будь он прикован к скале. Конечно, это только притчевая сторона сюжета, говорящая о многослойности эпоса, о его непреходящей актуальности, но она указывает на то, что нет чистого Пути в жизни, что только слившись в Единое, духовное и телесное создают форму Жизни, по отдельности же они антагонистичны, а значит – самоуничтожаемы. Братья изживают свои космогонические функции, покидая сцену эпоса, но после них остается все тот же вечный вопрос – какое начало Жизни выбрать, чему следовать?
Мотив братьев-близнецов имеет широчайшее распространение в мировом фольклоре. Римские близнецы Ромул и Рем, греческие Диоскуры, индийские Ашвины. Их культ возник благодаря тому, что сам факт рождения близнецов казался первобытному человеку чем-то диковинным и сверхъестественным, немыслимым без участия высшей силы. Поэтому народы охотно помещают близнецов в начале своей легендарной истории. Близнецы Ахсар и Ахсартаг стоят в начале нартовской эпопеи, как близнецы Рем и Ромул – в начале истории города Рима или близнецы Санасар и Багдасар – в начале армянской эпопеи о сасунских богатырях. Во всех этих сказаниях второй близнец убивает первого: Ромул – Рема, Ахсартаг – Ахсара. Для мотива братоубийства можно указать еще параллель – в библейском рассказе об убийстве Авеля Каином. В мифологическом же плане близнецы нередко символизируют парные космические явления: утреннюю и вечернюю зарю, солнце и луну и пр.
Нечто подобное заложено и в нашем сюжете, мифологический план которого, скорее всего, представляет временной момент перехода от зимы к лету. Этот момент борьбы Природы представлялся архаическому сознанию как борьба двух родственных начал: светлого и темного; теплого и холодного; возрождающего и умерщ-вляющего. Но эта же идея могла присутствовать как осевая в обрядах инициации древних иранцев, где кандидат (Ахсар), входящий в шалаш, символически входил в материнское лоно, т.е. умирал, а затем, переродившись (Ахсартаг), т.е. став новым человеком, обретал и новую жизнь (Дзерассу).
Вегетативная связь с временами года, с землей и плодородием сближает культ близнецов со священными мировыми деревьями. Индийские Ашвины связаны с Богиней плодородия, олицетворением которой в гимнах Ригведы служит Мировое древо. Близнецы и Мировое древо – это однородность космической сути, в которой не может зародиться новая жизнь. Только противопоставленная друг другу бинарная оппозиция мужчина-женщина способна составить онтологический союз, порождающий жизнь.
С возникновением новой жизни в теле Дзерассы первая эпическая пара – Ахсар и Ахсартаг – самоуничтожается. Именно возвращенная к жизни Дзерасса продолжает род нартовских героев, передавая им сакральные черты Ахсара и Ахсартага.
Продолжение следует.
Валерий Цагараев,
Искусство и время,
Владикавказ, издательство "Ир", 2003
